мленный коррес-
пондент прибыл. - Рыбу ловили?
- Ловил.
- Где же ваши осетры, налимы и раки?
- Нет, это черт знает что! - заволновался корреспондент. - Распугали
всю рыбу своими оркестрами! И даже наконец, когда одна рыба уже клюнула,
заревел этот ужасный гудок, и рыба тоже убежала. Нет, товарищи, в таких
условиях работать совершенно невозможно!.. Совершенно!..
Разгневанный корреспондент пошел к капитану справляться о ближайшей
остановке.
- Сначала Юрино, - сказал капитан, - потом Козьмодемьянск, потом Ва-
сюки, Марианский посад, Козловка. Потом Казань. Идем по расписанию ти-
ражной комиссии.
Узнав то, что узнают все: сколько, приблизительно, такой пароход мо-
жет стоить и как он назывался до революции, - корреспондент перешел на
не менее тривиальные расспросы о волжских перекатах и мелях.
- Ну, это дело темное, - вздохнул капитан, - когда как. Каждый день
дно может перемениться. На это обстановка есть.
- Какая обстановка? - удивился корреспондент.
- Маяки, буи, семафоры на берегах. Это и называется обстановкой. А
главное - практика. Вот сынишка мой...
Капитан показал на двенадцатилетнего мальчугана, сидевшего у поручней
и глядевшего на проплывающие берега.
- Настоящий волгарь будет. Лучше меня фарватер знает. С шести лет его
с собой вожу.
Разговор с корреспондентом прервал заведующий хозяйством. За ним шел
несколько растерянный директор бриллиантовой концессии.
- Это наш художник, - сказал завхоз, - мы тут делаем транспарант. Так
вот, нельзя ли будет прикрепить его к капитанскому мостику? Оттуда его
будет видно со всех сторон.
Капитан категорически отказался от украшения мостика.
- Ну, тогда рядом!
- Рядом - пожалуйста!
Завхоз обратился к Остапу.
- А вам, товарищ художник, удобно будет сбоку от капитанского мости-
ка?
- Удобно, - со вздохом сказал Бендер.
- Так смотрите же! С утра приступайте к работе.
Остап со страхом помышлял о завтрашнем утре. Ему предстояло вырезать
в картоне фигуру сеятеля, разбрасывающего облигации. Этот художественный
искус был не по плечу великому комбинатору. Если с буквами Остап кое-как
справлялся, то для художественного изображения сеятеля уже не оставалось
никаких ресурсов.
- Так имейте в виду, - предостерегал толстяк, - с Васюков мы начинаем
вечерние тиражи, и нам без транспаранта никак нельзя.
- Пожалуйста, не беспокойтесь, - заявил Остап, надеясь больше не на
завтрашнее утро, а на сегодняшний вечер, - транспарант будет.
После ужина, на качество которого не могли пожаловаться даже такие
гурманы, как Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд, после таких раз-
говоров на корме:
- А как будет со сверхурочными?
- Вам хорошо известно, что без разрешения инспекции труда мы не можем
допустить сверхурочных.
- Простите, дорогой товарищ, наша работа протекает в условиях ударной
кампании...
- А почему же вы не запаслись разрешением в Москве*?
- Москва разрешит постфактум.
- Пусть тогда постфактум и работают.
- В таком случае я не отвечаю за работу комиссии.
После всех этих и иных разговоров наступила звездная ветреная ночь.
Население тиражного ковчега уснуло. Львы из тиражной комиссии спали.
Спали ягнята из личного стола, козлы из бухгалтерии, кролики из отдела
взаимных расчетов, гиены и шакалы звукового оформления и голубицы из ма-
шинного бюро.

Не спала только одна нечистая пара. Великий комбинатор вышел из своей
каюты в первом часу ночи. За ним следовала бесшумная тень верного Кисы.
- Одно из двух, - сказал Остап, - или-или.
Они поднялись на верхнюю палубу и неслышно приблизились к стулу, ук-
рытому листами фанеры. Осторожно разобрав прикрытие, Остап поставил стул
на ножки, сжав челюсти, вспорол плоскогубцами обшивку и залез рукой под
сиденье.
Ветер бегал по верхней палубе. В небе легонько пошевеливались звезды.
Под ногами глубоко внизу плескалась черная вода. Берегов не было видно.
Ипполита Матвеевича трясло.
- Есть! - сказал Остап придушенным голосом.

Письмо отца Федора, писанное им в Баку из меблированных комнат "Стои-
мость" жене своей в уездный
город N.

Дорогая и бесценная моя Катя!
С каждым часом приближаемся мы к нашему счастью. Пишу я тебе из меб-
лированных комнат "Стоимость", после того как побывал по всем делам. Го-
род Баку очень большой. Здесь, говорят, добывается керосин, но туда нуж-
но ехать на электрическом поезде, а у меня нет денег. Живописный город
омывается Каспийским морем. Оно действительно очень велико по размерам.
Жара здесь страшная. На одной руке ношу пальто, на другой пиджак - и то
жарко. Руки преют. То и дело балуюсь чайком. А денег почти что нет. Но
не беда, голубушка Катерина Александровна, скоро денег у нас будет во
множестве. Побываем всюду, а потом осядем по-хорошему в Самаре подле
своего заводика и наливочку будем распивать. Впрочем, ближе к делу.
По своему географическому положению и по количеству народонаселения
город Баку значительно превышает город Ростов. Однако уступает городу
Харькову по своему движению. Инородцев здесь множество. А особенно много
здесь армяшек и персиян. Здесь, матушка моя, до Тюрции недалеко. Был я и
на базаре. Очень живительное зрелище, хотя базар грязнее, чем в городе
Ростове, где я так же был на базаре. И видел я много тюрецких вещей и
шалей. Захотел тебе в подарок купить мусульманское покрывало, только де-
нег не было. И подумал я, что когда мы разбогатеем (а до этого днями
нужно считать), тогда и мусульманское покрывало купить можно будет.
Ох, матушка, забыл тебе написать про два страшных случая, происшедших
со мною в городе Баку: 1) Уронил пиджак брата твоего булочника в Кас-
пийское море и 2) В меня на базаре плюнул одногорбый верблюд. Эти оба
происшествия меня крайне удивили. Почему власти допускают такое бес-
чинство над проезжими пассажирами, тем более что верблюда я не тронул, а
даже сделал ему приятное - пощекотал хворостинкой в ноздре. А пиджак ло-
вили всем обществом, еле выловили, а он возьми и окажись весь в кероси-
не. Уж я и не знаю, что скажу брату твоему булочнику. Ты, голубка, пока
что держи язык за зубами. Обедает ли еще Евстигнеев, а если нет, то по-
чему?
Перечел письмо и увидел, что о деле ничего не успел тебе рассказать.
Инженер Брунс действительно работает в Азнефти. Только в городе Баку его
сейчас нету. Он уехал в двухнедельный декретный отпуск в город Батум.
Семья его имеет в Батуме постоянное местожительство. Я говорил тут с
людьми, и они говорят, что действительно в Батуме у Брунса вся меблиров-
ка. Живет он там на даче, на Зеленом мысу, такое там есть дачное место
(дорогое, говорят). Пути отсюда до Батума - на 15 рублей с копейками.
Вышли двадцать сюда телеграфом, а из Батума все тебе протелеграфирую.
Распространяй по городу слухи, что я все еще нахожусь у одра тетеньки в
Воронеже. Твой вечно муж Федя.
Постскриптум: Относя письмо в почтовый ящик, у меня украли в номерах
"Стоимость" пальто брата твоего булочника. Я в таком горе! Хорошо, что
теперь лето. Ты брату ничего не говори.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Глава XXXVI. Изгнание из рая

Между тем как одни герои романа были убеждены в том, что время тер-
пит, а другие полагали, что время не ждет*, время шло обычным своим по-
рядком. За пыльным московским маем пришел пыльный июнь, в уездном городе
N автомобиль Г-1, повредившись на ухабе, стоял уже две недели на углу
Старопанской площади и улицы имени тов. Губернского, время от времени
заволакивая окрестность отчаянным дымом. Из Старгородского допра выходи-
ли поодиночке сконфуженные участники заговора "Меча и орала" - у них бы-
ла взята подписка о невыезде. Вдова Грицацуева (знойная женщина, мечта
поэта) возвратилась к своему бакалейному делу и была оштрафована на пят-
надцать рублей за то, что не вывесила на видном месте прейскурант цен на
мыло, перец, синьку и прочие мелочные то вары. Забывчивость, прости-
тельная женщине с большим сердцем!
За день до суда, назначенного на двадцать первое июня, кассир Асокин
пришел к Агафону Шахову, сел на диван и заплакал. Писатель в купальном
халате полулежал в кресле и курил самокрутку.
- Пропал я, Агафон Васильевич, - сказал кассир, - засудят меня те-
перь.
- Как же это тебя угораздило? - наставительно спросил Шахов.
- Из-за вас пропал, Агафон Васильевич.
- А я тут при чем, интересно знать?
- Смутили меня, товарищ Шахов. Клеветы про меня написали. Никогда я
таким не был.
- Чего же тебе, дура, надо от меня?
- Ничего не надо. Только через вашу книгу я пропал. Завтра судить бу-
дут. А главное - место потерял. Куда теперь приткнешься?
- Неужели же моя книга так подействовала?
- Подействовала, Агафон Васильевич. Прямо так подействовала, что и
сам не знаю, как случилось все.
- Замечательно! - воскликнул писатель.
Он был польщен. Никогда еще не видел он так ясно воздействия худо-
жественного слова на интеллект читателя. Жалко было лишь, что этот пока-
зательный случай останется неизвестным критике и читательской массе.
Агафон запустил пальцы в свою котлетообразную бородку и задумался. Асо-
кин выбирал слезу из глаза темным носовым платком.
- Вот что, братец, - вымолвил писатель задушевным голосом, - в чем,
собственно, твое дело? Чего ты боишься? Украл? Да, украл. Украл сто руб-
лей, поддавшись неотразимому влиянию романа Агафона Шахова "Бег волны",
издательство "Васильевские четверги"*, тираж 10000 экземпляров, Москва
1927 год, страниц 269, цена в папке 2 рубля 25 копеек.
- Очень понимаю-с. Так оно и было. Полагаете, Агафон Васильевич, что
условно дадут?
- Ну, это уж обязательно. Только ты все как есть выкладывай. Так и
так, скажи, писатель Агафон Шахов, мол, моральный мой убийца...
- Да разве ж я посмею, Агафон Васильевич, осрамить автора!..
- Срами!
- Да разве ж я вас выдам?!
- Выдавай, голубчик. Моя вина.
- Ни в жизнь на вас тень я не брошу!
- Бросай, милый, большую широколиственную тень брось! Да не забудь
про порнографию рассказать, про голых девочек, про Феничку не забудь.
Помнишь, как там сказано?
- Как же, Агафон Васильевич! "Пышная грудь, здоровый румянец и креп-
кая линия бедер"...
- Вот, вот, вот. И Эсмеральдочка. Хищные зубы, какая-то там линия бе-
дер...
- Наташка у вас красивенькая получилась... Раз меня уволили, я вашу
книжку каждый день читаю.
- И тем лучше. Почитай ее еще сегодня вечером, а завтра все выклады-
вай. Про меня скажи, что я деморализатор общества, скажи, что взрослому
мужчине после моей книжки прямо удержу нет. Захватывающая, скажи, книжка
и описаны, мал, в ней сцены невыразимой половой распущенности.
- Так и говорить?
- Так и говори. Роман Агафона Шахова "Бег волны", не забудешь? Изда-
тельство "Васильевские четверги", тираж 10 000 экземпляров, Москва 1927
год, страниц 269, цена в папке 2 рубля 25 копеек. Скажи, что, мол, во
всех магазинах, киосках и на станциях железных дорог продается.
- Вы мне, Агафон Васильевич, лучше запишите, а то забуду.
Писатель опустился в кресло и набросал полную исповедь растратчика.
Тут были, главным образом, бедра, несколько раз указывалась цена книги,
несомненно, невысокая для такого большого количества страниц, размер ти-
ража и адрес склада изд-ва "Васильевские четверги" - Кошков пер., дом
№21, кв. 17/а.
Обнадеженный кассир выпросил на прощание новую книгу Шахова под наз-
ванием "Повесть о потерянной невинности или в борьбе с халатностью".
- Так ты иди, братец, - сказал Шахов, - и не греши больше. Нечистоп-
лотно это.
- Так я пойду, Агафон Васильевич. Значит, вы думаете, дадут условно?
- Это от тебя зависит. Ты больше на книгу вали. Тогда и выкрутишься.
Выпроводив кассира, Шахов сделал по комнате несколько танцевальных
движений и промурлыкал:
- Бейте в бубны, пусть звенят гитары*...
Потом он позвонил в издательство "Васильевские четверги".
- Печатайте четвертое издание "Бега волны", печатайте, печатайте, не
бойтесь!.. Это говорит вам Агафон Шахов!

- Есть! - повторил Остап сорвавшимся голосом. - Держите!
Ипполит Матвеевич принял в свои трепещущие руки плоский деревянный
ящичек. Остап в темноте продолжал рыться в стуле. Блеснул береговой мая-
чок. На воду лег золотой столбик и поплыл за пароходом.
- Что за черт, - сказал Остап. - Больше ничего нет!
- Н-н-не может быть! - пролепетал Ипполит Матвеевич.
- Ну, вы тоже посмотрите!
Воробьянинов, не дыша, пал на колени и по локоть всунул руку под си-
денье. Между пальцами он ощутил основание пружины. Больше ничего твердо-
го не было. От стула шел сухой мерзкий запах потревоженной пыли.
- Нету? - спросил Остап.
- Нет.
Тогда Остап приподнял стул и выбросил его далеко за борт. Послышался
тяжелый всплеск. Вздрагивая от ночной сырости, концессионеры в сомнении
вернулись к себе в каюту.
- Так, - сказал Бендер. - Что-то мы во всяком случае нашли.
Ипполит Матвеевич достал из кармана ящичек. Воробьянинов осовело пос-
мотрел на него.
- Давайте, давайте! Чего глаза пялите?
Ящичек открыли. На дне его лежала медная позеленевшая пластинка с
надписью:

Мастеръ Гамбсъ этимъ полукресломъ
начинаетъ новую партiю мебели.
1865 г.
Санктъ-Петербургъ.

Надпись эту Остап прочел вслух.
- А где же бриллианты? - спросил Ипполит Матвеевич.
- Вы поразительно догадливы, дорогой охотник за табуретками, брилли-
антов, как видите, нет.
- Я не могу больше! - воскликнул Воробьянинов в отчаянии. - Это выше
моих сил!
На него было жалко смотреть. Отросшие слегка усы двигались, стекла
пенсне были туманны. Казалось, что в отчаянии он бьет себя ушами по ще-
кам.
- Чего вы не можете? - спросил Остап.
Холодный, рассудительный голос великого комбинатора оказал свое обыч-
ное магическое действие. Воробьянинов вытянул руки по вытертым швам и
замолчал.

- Молчи, грусть, молчи, Киса! Когда-нибудь мы посмеемся над дурацким
восьмым стулом, в котором нашлась глупая дощечка. Держитесь. Тут есть
еще три стула - девяносто девять шансов из ста!..
За ночь на щеке огорченного до крайности Ипполита Матвеевича выскочил
вулканический прыщ. Все страдания, все неудачи, вся мука погони за брил-
лиантами - все это, казалось, ушло в прыщ и отливало теперь перламутром,
закатной вишней и синькой.
- Это вы нарочно? - спросил Остап.
Ипполит Матвеевич конвульсивно вздохнул и, высокий, чуть согнутый,
как удочка, пошел за красками. Началось изготовление транспаранта. Кон-
цессионеры трудились на верхней палубе.
И начался третий день плаванья. Начался он короткой стычкой духового
оркестра со звуковым оформлением из-за места для репетиций.
После завтрака к корме, одновременно с двух сторон, направились здо-
ровяки с медными трубами и худые рыцари эсмарховских кружек. Первым на
кормовую скамью успел усесться Галкин. Вторым прибежал кларнет из духо-
вого оркестра.
- Место занято, - хмуро сказал Галкин.
- Кем занято? - зловеще спросил кларнет.
- Мною, Галкиным.
- А еще кем?
- Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом.
- А Елкина у вас нет? Это наше место.
С обеих сторон приблизились подкрепления. Справа сверкала медь и вы-
сились рослые духовики. Трижды опоясанный медным змеем-горынычем, стоял
геликон - самая мощная машина в оркестре. Покачивалась, похожая на ухо,
валторна. Тромбоны стояли в полной боевой готовности. Солнце тысячу раз
отразилось в боевых доспехах.
Темно и мелко выглядело звуковое оформление. Там мигало бутылочное
стекло, бледно светились клистирные кружки, и саксофон - возмутительная
пародия на духовой инструмент, семенная вытяжка из настоящей духовой
трубы - был жалок и походил на носогрейку.
- Клистирный батальон, - сказал задира-кларнет, - претендует на мес-
то.
- Сифончатые молодые люди*, - презрительно заметил первый бас.
- Вы, - сказал Залкинд, стараясь подыскать наиболее обидное выраже-
ние, - вы, консерваторы от музыки!..
- Не мешайте нам репетировать!
- Это вы нам мешаете.
- Вам помешаешь! На ваших ночных посудинах чем меньше репетируешь,
тем красивше выходит.
- А на ваших самоварах репетируй не репетируй, ни черта не получится.
Не придя ни к какому соглашению, обе стороны остались на месте и уп-
рямо заиграли - каждая свое. Вниз по реке понеслись звуки, какие мог бы
издать только трамвай, медленно проползающий по стеклу. Духовики испол-
няли военный марш Кексгольмского лейб-гвардии полка, а звуковое оформле-
ние - негрскую пляску "Антилопа у истоков Замбези". Скандал был прекра-
щен личным вмешательством председателя тиражной комиссии.
В этот день пароход останавливался два раза. У Козьмодемьянска прос-
тояли до сумерек. Обычные операции были произведены: вступительный ми-
тинг, тираж выигрышей, выступление театра Колумба, балалаечник и танцы
на берегу. Все это время концессионеры работали в поте лица. Несколько
раз прибегал завхоз и, получая заверения в том, что к вечеру все будет
готово, успокоенно возвращался к исполнению прямых своих обязанностей.
В одиннадцатом часу великий труд был закончен. Пятясь задом, Остап и
Воробьянинов потащили транспарант к капитанскому мостику. Перед ними,
воздев руки к звездам, бежал толстячок - заведующий хозяйством. Общими
усилиями транспарант был привязан к поручням. Он высился над пассажирс-
кой палубой, как экран. В полчаса электротехник подвел к спине транспа-
ранта провода и приладил внутри его три лампочки. Оставалось повернуть
выключатель.
Впереди, вправо по носу, уже сквозили огоньки города Васюки.
На торжество освещения транспаранта заведующий хозяйством созвал все
население парохода. Ипполит Матвеевич и великий комбинатор смотрели на
собравшихся сверху, стоя по бокам темной еще скрижали.
Всякое событие на пароходе принималось плавучим учреждением близко к
сердцу. Машинистки, курьеры, ответственные работники, колумбовцы и паро-
ходная команда столпились, задрав головы, на пассажирской палубе.
- Свет! - скомандовал толстячок.
Транспарант осветился.
Остап посмотрел вниз на толпу. Розоватый свет лег на лица. Зрители
смеялись. Потом наступило молчание. И суровый голос снизу сказал:
- Где завхоз?
Голос был настолько ответственный, что завхоз, не считая ступенек,
кинулся вниз.
- Посмотрите, - сказал голос, - полюбуйтесь на вашу работу!
- Сейчас вытурят! - шепнул Остап Ипполиту Матвеевичу.
Остап, как и всегда, был прав. На верхнюю палубу, как ястреб, вылетел
толстячок.
- Ну, как транспарантик? - нахально спросил Остап. - Доходит?
- Собирайте вещи! - закричал завхоз.
- К чему такая спешка?
- Со-би-рай-те вещи! Чтоб духу вашего здесь не было!
- И как это у вас, толстячок, хорошо выходит.
- Вон!
- Что? А выходное пособие?
- Вы под суд пойдете! Наш начальник не любит шутить!
- Гоните его! - донесся снизу ответственный голос.
- Нет, серьезно, вам не нравится транспарант? Это в самом деле неваж-
ный транспарант?
Продолжать игру не имело смысла. "Скрябин" уже пристал к Васюкам, и с
парохода можно было видеть ошеломленные лица васюкинцев, столпившихся на
пристани. В деньгах категорически было отказано. На сборы было дано пять
минут. Две из них отравил