а, принялся вдруг чревовещать Ипполит Матвеевич, - никогда
Воробьянинов не протягивал руку...
- Так протянете ноги, старый дуралей! - закричал Остап. - Вы не про-
тягивали руки?
- Не протягивал.
- Как вам понравится этот альфонсизм? Три месяца живет на мой счет!
Три месяца я кормлю его, пою и воспитываю, и этот альфонс становится те-
перь в третью позицию* и заявляет, что он... Ну! Довольно, товарищ! Одно
из двух: или вы сейчас же отправитесь к "Цветнику" и приносите к вечеру
десять рублей, или я вас автоматически исключаю из числа пайщиков-кон-
цессионеров. Считаю до пяти. Да или нет? Раз...
- Да, - пробормотал предводитель.
- В таком случае повторите заклинание.
- Месье, же не манж па сис жур. Гебен мир зи битте этвас копек ауф
дем штюк брод*. Подайте что-нибудь бывшему депутату Государственной ду-
мы.
- Еще раз. Жалостнее.
Ипполит Матвеевич повторил.
- Ну, хорошо. У вас талант к нищенству заложен с детства. Идите. Сви-
дание у источника в полночь. Это, имейте в виду, не для романтики, а
просто вечером больше подают.
- А вы, - спросил Ипполит Матвеевич, - куда пойдете?
- Обо мне не беспокойтесь. Я действую, как всегда, в самом трудном
месте.
Друзья разошлись.
Остап сбегал в писчебумажную лавчонку, купил там на последний гривен-
ник квитанционную книжку и около часу сидел на каменной тумбе, перенуме-
ровывая квитанции и расписываясь на каждой из них.
- Прежде всего - система, - бормотал он, - каждая общественная копей-
ка должна быть учтена*.
Великий комбинатор двинулся стрелковым шагом* по горной дороге, веду-
щей вокруг Машука к месту дуэли Лермонтова с Мартыновым. Мимо санаториев
и домов отдыха, обгоняемый автобусами и пароконными экипажами, Остап вы-
шел к Провалу.
Небольшая, высеченная в скале галерея вела в конусообразный (конусом
кверху) провал. Галерея кончалась балкончиком, стоя на котором можно бы-
ло увидеть на дне провала небольшую лужицу малахитовой зловонной жидкос-
ти. Этот Провал считается достопримечательностью Пятигорска, и поэтому
за день его посещает немалое число экскурсий и туристов-одиночек.
Остап сразу же выяснил, что Провал для человека, лишенного предрас-
судков, может явиться доходной статьей.
"Удивительное дело, - размышлял Остап, - как город не догадался до
сих пор брать гривенники за вход в Провал. Это, кажется, единственное,
куда пятигорцы пускают туристов без денег. Я уничтожу это позорное пятно
на репутации города, я исправлю досадное упущение".
И Остап поступил так, как подсказывали ему разум, здоровый инстинкт и
создавшаяся ситуация.
Он остановился у входа в Провал и, трепля в руках квитанционную книж-
ку, время от времени вскрикивал:
- Приобретайте билеты, граждане. Десять копеек! Дети и красноармейцы
бесплатно! Студентам - пять копеек! Не членам профсоюза - тридцать копе-
ек.
Остап бил наверняка. Пятигорцы в Провал не ходили, а с советского ту-
риста содрать десять копеек за вход "куда-то" не представляло ни малей-
шего труда. Часам к пяти набралось уже рублей шесть. Помогли не члены
союза, которых в Пятигорске было множество. Все доверчиво отдавали свои
гривенники, и один румяный турист, завидя Остапа, сказал жене торжеству-
юще:

- Видишь, Танюша, что я тебе вчера говорил? А ты говорила, что за
вход в Провал платить не нужно. Не может этого быть! Правда, товарищ?
- Совершеннейшая правда, - подтвердил Остап, - этого быть не может,
чтоб не брать за вход. Членам союза - десять копеек. Дети и красноармей-
цы бесплатно. Студентам - пять копеек и членам профсоюза - тридцать
копеек.

Перед вечером к Провалу подъехала на двух линейках экскурсия
харьковских милиционеров. Остап испугался и хотел было притвориться не-
винным туристом, но милиционеры так робко столпились вокруг великого
комбинатора, что пути к отступлению не было. Поэтому Остап закричал до-
вольно твердым голосом:
- Членам союза - десять копеек, но так как представители милиции мо-
гут быть приравнены к студентам и детям, то с них по пять копеек.
Милиционеры заплатили, деликатно осведомившись, с какой целью взима-
ются пятаки.
- С целью капитального ремонта Провала, - дерзко ответил Остап, -
чтоб не слишком проваливался.
В то время как великий комбинатор ловко торговал видом на малахитовую
лужу, Ипполит Матвеевич, сгорбясь и погрязая в стыде, стоял под акацией
и, не глядя на гуляющих, жевал три врученные ему фразы:
- Месье, же не манж... Гебен зи мир битте... Подайте что-нибудь депу-
тату Государственной думы...
Подавали не то чтоб мало, но как-то невесело. Однако, играя на чисто
парижском произношении слова "манж" и волнуя души бедственным положением
бывшего члена Госдумы, удалось нахватать медяков рубля на три.
Под ногами гуляющих трещал гравий. Оркестр с небольшими перерывами
исполнял Штрауса, Брамса и Грига. Светлая толпа, лепеча, катилась мимо
старого предводителя и возвращалась вспять. Тень Лермонтова незримо ви-
тала над гражданами, вкушавшими на веранде буфета мацони. Пахло одеколо-
ном и нарзанными газами.
- Подайте бывшему члену Государственной думы! - бормотал предводи-
тель.
- Скажите, вы в самом деле были членом Государственной думы? - разда-
лось над ухом Ипполита Матвеевича. - И вы действительно ходили на засе-
дания? Ах! Ах! Высокий класс!
Ипполит Матвеевич поднял лицо и обмер. Перед ним прыгал, как воробу-
шек, толстенький Авессалом Владимирович Изнуренков. Он сменил коричнева-
тый лодзинский костюм на белый пиджак и серые панталоны с игривой искор-
кой. Он был необычайно оживлен и иной раз подскакивал вершков на пять от
земли. Ипполита Матвеевича Изнуренков не узнал и продолжал засыпать его
вопросами.

- Скажите, вы в самом деле видели Родзянко*? Пуришкевич в самом деле
был лысый*? Ах! Ах! Какая тема! Высокий класс!
Продолжая вертеться, Изнуренков сунул растерявшемуся предводителю три
рубля и убежал. Но долго еще в "Цветнике" мелькали его толстенькие ляжки
и чуть ли не с деревьев сыпалось:
- Ах! Ах! Не пой, красавица, при мне ты песни Грузии печальной! Ах!
Ах! Напоминают мне оне иную жизнь и берег дальний*!.. Ах! Ах! А по утру
она вновь улыбалась!.. Высокий класс!..
Ипполит Матвеевич продолжал стоять, обратив глаза к земле. И напрасно
так стоял он. Он не видел многого.
В чудном мраке пятигорской ночи по аллеям парка гуляла Эллочка Щуки-
на, волоча за собой покорного, примирившегося с нею Эрнеста Павловича.
Поездка на Кислые воды была последним аккордом в тяжелой борьбе с дочкой
Вандербильда. Гордая американка недавно с развлекательной целью выехала
в собственной яхте на Сандвичевы острова.
- Хо-хо! - раздавалось в ночной тиши. - Знаменито, Эрнестуля!
Кр-р-расота!
В буфете, освещенном многими лампами, сидел голубой воришка Альхен со
своей супругой Сашхен. Щеки ее по-прежнему были украшены николаевскими
полубакенбардами. Альхен застенчиво ел шашлык по-карски, запивая его ка-
хетинским №2, а Сашхен, поглаживая бакенбарды, ждала заказанной осетри-
ны.

После ликвидации второго дома Собеса (было продано все, включая даже
туальденоровый колпак повара и лозунг: "Тщательно прожевывая пищу, ты
помогаешь обществу") Альхен решил отдохнуть и поразвлечься. Сама судьба
хранила этого сытого жулика*. Он собирался в этот день поехать в Провал,
но не успел. Это спасло его. Остап выдоил бы из робкого завхоза никак не
меньше тридцати рублей.
Ипполит Матвеевич побрел к источнику только тогда, когда музыканты
складывали свои пюпитры, праздничная публика расходилась и только влюб-
ленные парочки усиленно дышали в тощих аллейках "Цветника".
- Сколько насобирали? - спросил Остап, когда согбенная фигура предво-
дителя появилась у источника.
- Семь рублей двадцать девять копеек. Три рубля бумажкой. Остальные -
медь и немного серебра.
- Для первой гастроли дивно! Ставка ответственного работника! Вы меня
умиляете. Киса! Но какой дурак дал вам три рубля, хотел бы я знать? Мо-
жет быть, вы сдачи давали?
- Изнуренков дал.
- Да не может быть! Авессалом? Ишь ты - шарик! Куда закатился! Вы с
ним говорили? Ах, он вас не узнал!..
- Расспрашивал о Государственной думе! Смеялся!
- Вот видите, предводитель, нищим быть не так-то уж плохо, особенно
при умеренном образовании и слабой постановке голоса!.. А вы еще кобени-
лись, лорда-хранителя печати ломали! Ну, Кисочка, и я провел время не
даром. Пятнадцать рублей, как одна копейка. Итого - хватит!
На другое утро монтер получил деньги и вечером притащил два стула.
Третий ступ, по его словам, взять было никак невозможно. На нем звуковое
оформление играло в карты.
Для большей безопасности вскрытия друзья забрались почти на самую
вершину Машука.
Внизу прочными недвижимыми огнями светился Пятигорск. Пониже Пяти-
горска плохонькие огоньки обозначали станицу Горячеводскую. На горизонте
двумя параллельными пунктирными линиями высовывался из-за горы Кисло-
водск.
Остап глянул в звездное небо и вынул из кармана известные уже плоско-
губцы.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Глава XL. Зеленый мыс

Инженер Брунс сидел на каменной веранде дачи на Зеленом Мысу под
большой пальмой, накрахмаленные листья которой бросали острые и узкие
тени на бритый затылок инженера, на белую его рубашку и на гамбсовский
стул из гарнитура генеральши Поповой, на котором томился инженер, дожи-
даясь обеда.
Брунс вытянул толстые наливные губы трубочкой и голосом шаловливого
карапуза протянул:
- Му-у-усик!
Дача молчала.
Тропическая флора ластилась к инженеру. Кактусы протягивали к нему
свои ежовые рукавицы. Драцены гремели листьями. Бананы и саговые пальмы
отгоняли мух с лысины инженера, розы, обвивающие веранду, падали к его
сандалиям.
Но все было тщетно. Брунс хотел обедать. Он раздраженно смотрел на
перламутровую бухту и далекий мысик Батума и певуче призывал:
- Му-у-усик! Му-у-у-сик!
Во влажном субтропическом воздухе звук быстро замирал. Ответа не бы-
ло. Брунс представил себе большого коричневого гуся с шипящей жирной ко-
жей и, не в силах сдержать себя, завопил:
- Мусик!!! Готов гусик?!
- Андрей Михайлович! - закричал женский голос из комнаты. - Не морочь
мне голову!
Инженер, свернувший уже привычные губы в трубочку, немедленно отве-
тил:
- Мусик! Ты не жалеешь своего маленького мужика!
- Пошел вон, обжора! - ответили из комнаты.
Но инженер не покорился. Он собрался было продолжить вызовы гусика,
которые он безуспешно вел уже два часа, но неожиданный шорох заставил
его обернуться.
Из черно-зеленых бамбуковых зарослей вышел человек в рваной синей ко-
соворотке, опоясанный потертым витым шнурком с густыми кистями и в за-
тертых полосатых брюках. На добром лице незнакомца топорщилась лохматая
бородка. В руках он держал пиджак.
Человек приблизился и спросил приятным голосом:
- Где здесь находится инженер Брунс?
- Я инженер Брунс, - сказал заклинатель гусика неожиданным басом, -
чем могу?
Человек молча повалился на колени. Это был отец Федор.
- Вы с ума сошли! - воскликнул инженер, вскакивая. - Встаньте, пожа-
луйста!
- Не встану, - ответил отец Федор, водя годовой за инженером и глядя
на него ясными глазами.
- Встаньте!
- Не встану!
И отец Федор осторожно, чтобы не было больно, стал постукивать голо-
вой о гравий.
- Мусик! Иди сюда! - закричал испуганный инженер. - Смотри, что дела-
ется. Встаньте, я вас прошу! Ну, умоляю вас!
- Не встану! - повторил отец Федор.
На веранду выбежала Мусик, тонко разбиравшаяся в интонациях мужа.
Завидев даму, отец Федор, не подымаясь с колен, проворно переполз
поближе к ней, поклонился в ноги и зачастил:
- На вас, матушка, на вас, голубушка, на вас уповаю!
Тогда инженер Брунс покраснел, схватил просителя под мышки и, нату-
жась, поднял его, чтобы поставить на ноги, но отец Федор схитрил и под-
жал ноги. Возмущенный Брунс потащил странного гостя в угол и насильно
посадил его в полукресло (гамбсовское, отнюдь не из воробьяниновского
особняка, но из гостиной генеральши Поповой).
- Не смею, - забормотал отец Федор, кладя на колени попахивающий ке-
росином пиджак булочника, - не осмеливаюсь сидеть в присутствии высоко-
поставленных особ.
И отец Федор сделал попытку снова пасть на колени.
Инженер с печальным криком придержал отца Федора за плечи.
- Мусик! - сказал он, тяжело дыша. - Поговори с этим гражданином. Тут
какое-то недоразумение.
Мусик сразу взяла деловой тон.
- В моем доме, - сказала она грозно, - пожалуйста, не становитесь ни
на какие колени!..
- Голубушка!.. - умилился отец Федор. - Матушка!..
- Никакая я вам не матушка. Что вам угодно?
Поп залопотал что-то непонятное, но, видно, умилительное. Только пос-
ле долгих расспросов удалось понять, что он, как особой милости, просит
продать ему гарнитур из двенадцати стульев, на одном из которых он в
настоящий момент сидит.
Инженер от удивления выпустил из рук плечи отца Федора, который не-
медленно бухнулся на колени и стал по-черепашьи гоняться за инженером.
- Почему, - кричал инженер, увертываясь от длинных рук отца Федора, -
почему я должен продать свои стулья? Сколько вы ни бухайтесь на колени,
я ничего не могу понять!
- Да ведь это мои стулья! - простонал отец Федор.
- То есть как это ваши? Откуда ваши? С ума вы спятили? Мусик! Теперь
для меня все ясно! Это явный псих!
- Мои, - униженно твердил отец Федор.
- Что ж, по-вашему, я у вас их украл? - вскипел инженер. - Украл?
Слышишь, Мусик? Это какой-то шантаж!
- Ни боже мой, - шепнул отец Федор.
- Если я их у вас украл, то требуйте судом и не устраивайте в моем
доме пандемониума*! Слышишь, Мусик! До чего доходит нахальство! Пообе-
дать не дадут по-человечески!
Нет, отец Федор не хотел требовать "свои" стулья судом. Отнюдь. Он
знал, что инженер Брунс не крал у него стульев. О, нет. У него и в мыс-
лях этого не было. Но эти стулья все-таки до революции принадлежали ему,
отцу Федору, и они бесконечно дороги его жене, умирающей сейчас в Воро-
неже. Исполняя ее волю, а никак не по собственной дерзости, он позволил
себе узнать местонахождение стульев и явиться к гражданину Брунсу. Отец
Федор не просит подаяния. О, нет! Он достаточно обеспечен (небольшой
свечной заводик в Самаре), чтобы усладить последние минуты жены покупкой
старых стульев. Он готов не поскупиться и уплатить за весь гарнитур руб-
лей двадцать.
- Что? - крикнул инженер, багровея. - Двадцать рублей? За прекрасный
гостиный гарнитур? Мусик! Ты слышишь? Это все-таки псих! Ей-богу, псих!
- Я не псих. А единственно выполняя волю пославшей мя жены...
- О, ч-черт, - сказал инженер, - опять ползать начал. Мусик! Он опять
ползает!
- Назначьте же цену! - стенал отец Федор, осмотрительно биясь головой
о ствол араукарии.
- Не портите дерева, чудак вы человек! Мусик, он, кажется, не псих.
Просто, как видно, расстроен человек болезнью жены. Продать ему разве
стулья? А? Отвяжется? А? А то он лоб разобьет.
- А мы на чем сидеть будем? - спросила Мусик.
- Купим другие.
- Это за двадцагь-то рублей?
- За двадцать я, положим, не продам. Положим, не продам я и за двес-
ти... А за двести пятьдесят продам.
Ответом послужил страшный удар головой о драцену.
- Ну, Мусик, это мне уже надоело.
Инженер решительно подошел к отцу Федору и стал диктовать ультиматум.
- Во-первых, отойдите от пальмы не менее чем на три шага. Во-вторых,
немедленно встаньте. В-третьих, мебель я продам за двести пятьдесят руб-
лей, не меньше. Такую и за триста не купишь.
- Не корысти ради, - затянул отец Федор, поднявшись и отойдя на три
шага от драцены. - А токмо во исполнение воли больной жены.
- Ну, милый, моя жена тоже больна. Правда, Мусик, у тебя легкие не в
порядке. Но я не требую на этом основании, чтобы вы... ну... продали
мне, положим, ваш пиджак за тридцать копеек...
- Возьмите даром, - пропел отец Федор.
Инженер раздраженно махнул рукой и холодно сказал:
- Вы ваши шутки бросьте. Ни в какие рассуждения я больше не пускаюсь.
Стулья оценены мною в двести пятьдесят рублей, и я не уступлю ни копей-
ки.
- Пятьдесят! - предложил отец Федор.
- Мусик! - сказал инженер. - Позови Багратиона. Пусть проводит граж-
данина!
- Не корысти ради...
- Багратион!
Отец Федор в страхе бежал, а инженер пошел в столовую и сел за гуси-
ка. Любимая птица произвела на Брунса благотворное действие. Он начал
успокаиваться.
В тот момент, когда инженер, обмотав косточку папиросной бумагой,
поднес гусиную ножку к розовому рту, в окне появилось умоляющее лицо от-
ца Федора.
- Не корысти ради, - сказал мягкий голос. - Пятьдесят пять рублей.
Инженер, не оглядываясь, зарычал. Отец Федор исчез.
Весь день потом фигура отца Федора мелькала во всех концах дачи. То
выбегала она из тени криптомерий, то возникала она в мандариновой роще,
то перелетала через черный двор и, трепеща, уносилась к Ботаническому
саду.
Инженер весь день призывал Мусика, жаловался на психа и на головную
боль. В наступившей тьме время от времени раздавался голос отца Федора.
- Сто тридцать восемь! - кричал он откуда-то с неба.
А через минуту голос его приходил со стороны дачи Думбасова.
- Сто сорок один, - предлагал отец, - не корысти ради, господин
Брунс, а токмо...
Наконец инженер не выдержал, вышел на середину веранды и, вглядываясь
в темноту, начал размеренно кричать:
- Черт с вами! Двести рублей! Только отвяжитесь.
Послышался шорох потревоженных бамбуков, тихий стон и удаляющиеся ша-
ги. Потом все смолкло.
В заливе барахтались звезды. Светляки догоняли отца Федора, кружились
вокруг головы, обливая лицо его зеленоватым, медицинским светом.
- Ну и гусики теперь пошли! - пробормотал инженер, входя в комнаты.
Между тем отец Федор летел в последнем автобусе вдоль морского берега
к Батуму. Под самым боком, со звуком перелистываемой книги, набегал лег-
кий прибой, ветер ударял по лицу, и автомобильной сирене отвечало мяу-
канье шакалов.
В этот же вечер отец Федор отправил в город N жене своей Катерине
Александровне такую телеграмму:
"Товар нашел вышли двести тридцать телеграфом продай что хочешь Фе-
дя".
Два дня он восторженно слонялся у Брунсовой дачи, издали раскланивал-
ся с Мусиком и даже время от времени оглашал тропические дали криками:
- Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя супруги!
На третий день деньги были получены с отчаянной телеграммой:
"Продала все осталась без одной копейки целую и жду Евстигнеев все
обедает Катя".
Отец Федор пересчитал деньги, истово перекрестился, нанял фургон и
поехал на Зеленый Мыс.
Погода была сумрачная. С турецкой границы ветер нагонял тучи. Чорох
курился. Голубая прослойка в небе все уменьшалась. Шторм доходил до шес-
ти баллов. Было запрещено купаться и выходить в море на лодках. Гул и
гром стояли над Батумом. Шторм тряс берега.
Достигши дачи инженера Брунса, отец Федор велел вознице-аджарцу в
башлыке подождать и отправился за мебелью.
- Принес деньги я, - сказал отец Федор, - уступили бы малость.
- Мусик, - застонал инженер. - Я не могу больше.
- Да нет, я деньги принес, - заторопился отец Федор, - двести рублей.
Как вы говорили.
- Мусик! Возьми у него деньги! Дай ему стулья! И пусть сделает все
это поскорее. У меня мигрень!..
Цель всей жизни была достигнута. Свечной заводик в Самаре сам лез в
руки. Бриллианты сыпались в карманы,