ь? Гроб - он од-
ного лесу сколько требует...
- Чего? - спросил Ипполит Матвеевич.
- Да вот "Нимфа"!.. Их три семейства с одной торговлишки живут. Уже у
них и материал не тот, и отделка похуже, и кисть жидкая, туды ее в ка-
чель. А я - фирма старая. Основан в 1907 году. У меня гроб, как огурчик,
отборный, на любителя...
- Ты что же это, с ума сошел? - кротко спросил Ипполит Матвеевич и
двинулся к выходу. - Обалдеешь ты среди своих гробов.
Безенчук предупредительно распахнул дверь, пропустил Ипполита Матвее-
вича вперед, а сам увязался за ним, дрожа как бы от нетерпения.
- Еще когда "Милости просим" были, тогда верно. Против ихнего глазе-
ту* ни одна фирма, даже в самой Твери, выстоять не могла*, туды ее в ка-
чель. А теперь, прямо скажу, - лучше моего товару нет. И не ищите даже.
Ипполит Матвеевич с гневом обернулся, посмотрел секунду на Безенчука
довольно сердито и зашагал несколько быстрее. Хотя никаких неприятностей
по службе с ним сегодня не произошло, но почувствовал он себя довольно
гадостно.
Трое владельцев "Нимфы" стояли у своего заведения в тех же позах, в
каких Ипполит Матвеевич оставил их утром. Казалось, с тех пор они не
сказали друг другу ни слова, но разительная перемена в их лицах, та-
инственная удовлетворенность, томно мерцавшая в их глазах, показывала,
что им известно кое-что значительное.
При виде своих коммерческих врагов Безенчук отчаянно махнул рукой,
остановился и зашептал вслед Воробьянинову:
- Уступлю за тридцать два рублика.
Ипполит Матвеевич поморщился и ускорил шаг.
- Можно в кредит, - добавил Безенчук.
Трое же владельцев "Нимфы" ничего не говорили. Они молча устремились
вслед за Воробьяниновым, беспрерывно снимая на ходу картузы и вежливо
кланяясь.
Рассерженный вконец глупыми приставаниями гробовщиков, Ипполит Матве-
евич быстрее обыкновенного взбежал на крыльцо, раздраженно соскреб о
ступеньку грязь с сапог и, испытывая сильнейшие приступы аппетита, вошел
в сени. Навстречу ему из комнаты вышел священник церкви Фрола и Лавра
отец Федор, пышущий жаром. Подобрав правой рукой рясу и не замечая Иппо-
лита Матвеевича, отец Федор пронесся к выходу.
Тут Ипполит Матвеевич заметил излишнюю чистоту, новый, режущий глаза
беспорядок в расстановке немногочисленной мебели и ощутил щекотание в
носу, происшедшее от сильного лекарственного запаха. В первой комнате
Ипполита Матвеевича встретила соседка, жена агронома мадам Кузнецова.
Она зашипела и замахала руками:
- Ей хуже, она только что исповедовалась. Не стучите сапогами.
- Я не стучу, - покорно ответил Ипполит Матвеевич. - Что же случи-
лось?
Мадам Кузнецова подобрала губы и показала рукой на дверь второй ком-
наты.
- Сильнейший сердечный припадок.
И, повторяя явно чужие слова, понравившиеся ей своей значительностью,
добавила:
- Не исключена возможность смертельного исхода. Я сегодня весь день
на ногах. Прихожу утром за мясорубкой, смотрю - дверь открыта, в кухне
никого, в этой комнате тоже, ну, я думала, что Клавдия Ивановна пошла за
мукой для куличей, она давеча собиралась. Мука теперь, сами знаете, если
не купишь заранее...
Мадам Кузнецова долго бы еще рассказывала про муку, про дороговизну и
про то, как она нашла Клавдию Ивановну лежащей у изразцовой печки в со-
вершенно мертвенном состоянии, но стон, раздавшийся из соседней комнаты,
больно поразил слух Ипполита Матвеевича. Он быстро перекрестился слегка
онемевшей рукой и прошел в комнату тещи.

Глава II. Кончина мадам Петуховой

Клавдия Ивановна лежала на спине, подсунув одну руку под голову. Го-
лова ее была в чепце интенсивно абрикосового цвета, который был в такой
моде в 1911 году, когда дамы носили платья "шантеклер"* и только начина-
ли танцевать аргентинский танец танго. Лицо Клавдии Ивановны было тор-
жественно, но ровно ничего не выражало. Глаза смотрели в потолок.
- Клавдия Ивановна, - позвал Воробьянинов.
Теща быстро зашевелила губами, но вместо привычных уху Ипполита Мат-
веевича трубных звуков он услышал стон, тихий, тонкий и такой жалостный,
что сердце его дрогнуло и блестящая слеза неожиданно быстро выкатилась
из глаза и, словно ртуть, скользнула по лицу.
- Клавдия Ивановна, - повторил Воробьянинов, - что с вами?
Но снова не получил ответа. Старуха закрыла глаза и слегка завалилась
на бок.
В комнату тихо вошла агрономша и увела его за руку, как мальчика, ко-
торого ведут мыться.
- Она заснула. Врач не велел ее беспокоить. Вы, голубчик, вот что.
Сходите в аптеку. Нате квитанцию и узнайте, почем пузыри для льда.
Ипполит Матвеевич во всем покорился мадам Кузнецовой, чувствуя ее не-
оспоримое превосходство в этих делах.
До аптеки бежать было далеко. По-гимназически зажав в кулаке рецепт,
Ипполит Матвеевич, торопясь, вышел на улицу. Было уже почти темно. На
фоне иссякающей зари виднелась тщедушная фигура гробовых дел мастера Бе-
зенчука, который, прислонясь к еловым воротам, закусывал хлебом и луком.
Тут же рядом сидели на корточках трое хозяев "Нимфы" и, облизывая ложки,
ели из чугунного горшочка гречневую кашу. При виде Ипполита Матвеевича
гробовщики вытянулись, как солдаты. Безенчук обидчиво пожал плечами и,
протянув руку в направлении конкурентов, проворчал:
- Путаются, туды их в качель, под ногами.

Посреди Старопанской площади, у бюстика поэта Жуковского с высеченной
на цоколе надписью: "Поэзия есть бог в святых мечтах земли"*, велись
оживленные разговоры, вызванные известием о тяжелой болезни Клавдии Ива-
новны. Общее мнение собравшихся горожан сводилось к тому, что "все там
будем" и что "бог дал, бог и взял".
Парикмахер "Пьер и Константин", охотно отзывавшийся, впрочем, на имя
- Андрей Иванович, и тут не упустил случая выказать свои познания в ме-
дицинской области, почерпнутые им из московского журнала "Огонек"*, ле-
жавшего обычно на столике его предприятия для услаждения бреющихся граж-
дан.
- Современная наука, - говорил Андрей Иванович, - дошла до невозмож-
ного. Возьмите, скажем, у клиента прыщик на подбородке выскочил. Раньше
до заражения крови доходило, а теперь в Москве, говорят, не знаю, правда
это или неправда, на каждого клиента отдельная стерилизованная кисточка
полагается.
Граждане протяжно вздохнули.
- Это ты, Андрей, малость захватил!..
- Где же это видано, чтоб на каждого человека отдельная кисточка! Вы-
думает же человек!..
Бывший пролетарий умственного труда, а ныне палаточник Прусис даже
разнервничался:
- Позвольте, Андрей Иванович, в Москве, по данным последней переписи,
больше двух миллионов жителей. Так, значит, нужно больше двух миллионов
кисточек? Довольно оригинально.
Разговор принимал горячие формы и черт знает до чего дошел бы, если б
в конце Осыпной улицы не показался бегущий иноходью Ипполит Матвеевич.
- Опять в аптеку побежал. Плохи дела, значит.
- Помрет старуха. Недаром Безенчук по городу сам не свой бегает.
- А доктор что говорит?
- Что доктор? В страхкассе разве доктора*? И здорового залечат!
"Пьер и Константин", давно уже порывавшийся сделать сообщение на ме-
дицинскую тему, заговорил, опасливо оглянувшись по сторонам.
- Теперь вся сила в гемоглобине.
Сказав это, "Пьер и Константин" умолк.
Замолчали и горожане, каждый по-своему размышляя о таинственных силах
гемоглобина.
Когда луна поднялась и ее мятный свет озарил миниатюрный бюстик Жу-
ковского, на медной его спинке можно было ясно разобрать крупно написан-
ное мелом краткое ругательство. Впервые подобная надпись появилась на
бюстике 15 июня 1897 года, в ночь, наступившую непосредственно после его
открытия, и как представители полиции, а впоследствии милиции, ни стара-
лись, хулительная надпись аккуратно появлялась каждый день.
В деревянных, с наружными ставнями домиках уже пели самовары. Был час
ужина. Граждане не стали понапрасну терять время и разошлись. Подул ве-
тер...
Между тем, Клавдия Ивановна умирала. Она то просила пить, то говори-
ла, что ей нужно встать и сходить за отданными в починку парадными штиб-
летами Ипполита Матвеевича, то жаловалась на пыль, от которой, по ее
словам, можно было задохнуться, то просила зажечь все лампы.
Ипполит Матвеевич, который уже устал волноваться, ходил по комнате, и
в голову ему лезли неприятные хозяйственные мысли. Он думал о том, как
придется брать в кассе взаимопомощи аванс, бегать за попом и отвечать на
соболезнующие письма родственников. Чтобы рассеяться немного, Ипполит
Матвеевич вышел на крыльцо. В зеленом свете луны стоял гробовых дел мас-
тер Безенчук.
- Так как же прикажете, господин Воробьянинов? - спросил мастер, при-
жимая к груди картуз.
- Что ж, пожалуй, - угрюмо ответил Ипполит Матвеевич.
- А "Нимфа", туды ее в качель, разве товар дает, - заволновался Бе-
зенчук.
- Да пошел ты к черту! Надоел!
- Я ничего. Я насчет кистей и глазета, как сделать, туды их в качель?
Первый сорт прима? Или как?
- Без всяких кистей и глазетов. Простой деревянный гроб. Сосновый.
Понял?
Безенчук приложил палец к губам, показывая этим, что он все понимает,
повернулся и, балансируя картузом, но все же шатаясь, отправился восвоя-
си. Тут только Ипполит Матвеевич заметил, что гробовой мастер смертельно
пьян.
На душе Ипполита Матвеевича снова стало необыкновенно гадостно. Он не
представлял себе, как будет приходить в опустевшую, замусоренную кварти-
ру. Ему казалось, что со смертью тещи исчезнут те маленькие удобства и
привычки, которые он с усилиями создал себе после революции, похитившей
у него большие удобства и широкие привычки. "Жениться? - подумал Ипполит
Матвеевич. - На ком? На племяннице начальника умилиции, на Варваре Сте-
пановне, сестре Прусиса? Или, может быть, нанять домработницу? Куда там!
Затаскает по судам. Да и накладно".
Жизнь сразу почернела в глазах Ипполита Матвеевича. И, полный негодо-
вания и отвращения к своей жизни, он снова вернулся в дом.
Клавдия Ивановна уже не бредила. Высоко лежа на подушках, она посмот-
рела на вошедшего Ипполита Матвеевича вполне осмысленно и, как ему пока-
залось, даже строго.
- Ипполит, - прошептала она явственно, - сядьте около меня. Я должна
рассказать вам...
Ипполит Матвеевич с неудовольствием сел, вглядываясь в похудевшее,
усатое лицо тещи. Он попытался улыбнуться и сказать что-нибудь ободряю-
щее. Но улыбка получилась дикая, а ободряющих слов совсем не нашлось. Из
горла Ипполита Матвеевича вырвалось лишь неловкое пиканье.
- Ипполит, - повторила теща, - помните вы наш гостиный гарнитюр*?
- Какой? - спросил Ипполит Матвеевич с предупредительностью, возмож-
ной лишь к очень больным людям.
- Тот... Обитый английским ситцем* в цветочек...
- Ах, это в моем доме?
- Да, в Старгороде*...
- Помню, я-то отлично помню... Диван, двое кресел, дюжина стульев и
круглый столик о шести ножках. Мебель была превосходная, гамбсовская*...
А почему вы вспомнили?
Но Клавдия Ивановна не смогла ответить. Лицо ее медленно стало покры-
ваться купоросным цветом. Захватило почему-то дух и у Ипполита Матвееви-
ча. Он отчетливо вспомнил гостиную в своем особняке, симметрично расс-
тавленную ореховую мебель с гнутыми ножками, начищенный восковой пол,
старинный коричневый рояль и овальные черные рамочки с дагерротипами са-
новных родственников на стенах.
Тут Клавдия Ивановна деревянным, равнодушным голосом сказала:
- В сиденье стула я зашила свои бриллианты.
Ипполит Матвеевич покосился на старуху.
- Какие бриллианты? - спросил он машинально, но тут же спохватился. -
Разве их не отобрали тогда, во время обыска?
- Я зашила бриллианты в стул, - упрямо повторила старуха.
Ипполит Матвеевич вскочил и, посмотрев на освещенное керосиновой лам-
пой с жестяным рефлектором каменное лицо Клавдии Ивановны, понял, что
она не бредит.
- Ваши бриллианты?! - закричал он, пугаясь силы своего голоса. - В
стул? Кто вас надоумил? Почему вы не дали их мне?
- Как же было дать вам бриллианты, когда вы пустили по ветру имение
моей дочери? - спокойно и зло молвила старуха.
Ипполит Матвеевич сел и сейчас же снова встал. Сердце его с шумом
рассылало потоки крови по всему телу. В голове начало гудеть.
- вынули оттуда? Они здесь?
Старуха отрицательно покачала головой.
- Я не успела. Вы помните, как быстро и неожиданно нам пришлось бе-
жать. Они остались в стуле, который стоял между терракотовой лампой и
камином.
- Но ведь это же безумие! Как вы похожи на свою дочь! - закричал Ип-
полит Матвеевич полным голосом и, уже не стесняясь тем, что находится у
постели умирающей, с грохотом отодвинул столик и засеменил по комнате.
Старуха безучастно следила за действиями Ипполита Матвеевича.
- Но вы хотя бы представляете себе, куда эти стулья могли попасть?
Или вы думаете, быть может, что они смирнехонько стоят в гостиной моего
дома и ждут, покуда вы придете забрать ваши р-регалии?
Старуха ничего не ответила.
- Хоть отметку, черт возьми, вы сделали на этом стуле? Отвечайте!
У делопроизводителя загса от злобы свалилось с носа пенсне и,
мелькнув у колен золотой своей дужкой, грянулось об пол и распалось на
мелкие дребезги.
- Как? Засадить в стул бриллиантов на семьдесят тысяч!? В стул, на
котором неизвестно кто сидит!?.
Но тут Клавдия Ивановна всхлипнула и подалась всем корпусом к краю
кровати. Рука ее, описав полукруг, пыталась ухватить Ипполита Матвееви-
ча, но тут же упала на стеганое фиолетовое одеяло.
Ипполит Матвеевич, повизгивая от страха, бросился к агрономше.
- Умирает, кажется.
Агрономша деловито перекрестилась и, не скрывая своего любопытства,
вместе с мужем, бородатым агрономом, побежала в дом Ипполита Матвеевича.
Сам он ошеломленно забрел в городской сад.
И покуда чета агрономов с их прислугой прибирали в комнате покойной,
Ипполит Матвеевич бродил по саду, натыкаясь без пенсне на скамьи, прини-
мая окоченевшие от ранней весенней любви парочки за кусты, а сверкающие
под луной кусты принимая за бриллиантовые кущи.
В голове Ипполита Матвеевича творилось черт знает что. Звучали цы-
ганские хоры, грудастые дамские оркестры беспрерывно исполняли тан-
го-амапа*; представлялась ему московская зима и черный длинный рысак,
презрительно хрюкающий на пешеходов; многое представлялось Ипполиту Мат-
веевичу: и оранжевые, упоительно дорогие кальсоны, и лакейская предан-
ность, и возможная поездка в Тулузу...
Но сейчас же Ипполит Матвеевич облился холодом сомнений:
- Как же я их найду?
Цыганские хоры сразу умолкли.
- Где эти стулья теперь искать? Их, конечно, растащили из моего дома
по всему Старгороду. По всем этим пыльным, вонючим учреждениям, вроде
моего загса.
Ипполит Матвеевич зашагал медленнее и вдруг споткнулся о тело гробо-
вых дел мастера Безенчука. Мастер спал, лежа в тулупе поперек садовой
дорожки. От толчка он проснулся, чихнул и живо встал.
- Не извольте беспокоиться, господин Воробьянинов, - сказал он горя-
чо, как бы продолжая начатый давеча разговор, - гроб - он работу любит.
- Умерла Клавдия Ивановна! - сообщил заказчик.
- Ну, царствие небесное, - согласился Безенчук, - преставилась, зна-
чит, старушка... Старушки, они всегда преставляются... Или богу душу от-
дают - это смотря какая старушка. Ваша, например, маленькая и в теле, -
значит, "преставилась"... А, например, которая покрупнее, да похудее -
та, считается, "богу душу отдает"...,
- То есть как это считается? У кого это считается?
- У нас и считается. У мастеров... Вот вы, например, мужчина видный,
возвышенного роста, хотя и худой. Вы, считается, ежели не дай бог помре-
те, что "в ящик сыграли". А который человек торговый, бывшей купеческой
гильдии, тот, значит, "приказал долго жить". А если кто чином поменьше,
дворник, например, или кто из крестьян, про того говорят - "перекинулся"
или "ноги протянул". Но самые могучие когда помирают, железнодорожные
кондуктора или из начальства кто, то считается, что "дуба дают". Так про
них и говорят: "А наш-то, слышали, дуба дал"...
Потрясенный этой, несколько странной классификацией человеческих
смертей, Ипполит Матвеевич спросил:
- Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера скажут?
- Я человек маленький. Скажут "гигнулся Безенчук". А больше ничего не
скажут.
И строго добавил:
- Мне "дуба дать" или "сыграть в ящик" - невозможно. У меня комплек-
ция мелкая... А с гробом как, господин Воробьянинов? Неужто так без кис-
тей и глазету ставить будете?
Но Ипполит Матвеевич, снова потонув в ослепительных мечтах, ничего не
ответил и двинулся вперед. Безенчук последовал за ним, подсчитывая
что-то на пальцах и, по обыкновению, бормоча.
Луна давно сгинула. Было по-зимнему холодно. Лужи снова затянуло лом-
ким, как вафля, льдом. На улице "Им. тов. Губернского", куда вышли спут-
ники, ветер дрался с вывесками. Со стороны Старопанской площади, со зву-
ками опускаемой железной шторы, выехал пожарный обоз на тощих лошадях.
Пожарные в касках, свесив парусиноые ноги с площадки, мотали головами и
пели нарочито противными голосами:

Нашему брандмейстеру* слава!
Нашему дорогому товарищу Насосову сла-ава!..

- На свадьбе у Кольки, брандмейстерова сына, гуляли,- равнодушно ска-
зал Безенчук и почесал под тулупом грудь. - Так неужто так-таки без гла-
зету и без всего делать?

Как раз к этому времени Ипполит Матвеевич уже решил все. "Поеду, -
решил он, найду. А там... посмотрим". И в бриллиантовых мечтах даже
покойная теща показалась ему милее, чем была. Он повернулся к Безенчуку:
- Черт с тобой! Делай! Глазетовый. С кистями.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Глава III. "Зерцало грешного"

Исповедовав умирающую Клавдию Ивановну, священник церкви Фрола и Лав-
ра, отец Федор Востриков, вышел из дома Воробьянинова в полном ажиотаже
и всю дорогу до своей квартиры прошел, рассеянно глядя по сторонам и
смущенно улыбаясь. К концу дороги рассеянность его дошла до такой степе-
ни, что он чуть было не угодил под уисполкомовский автомобиль Гос. №1.
Выбравшись из фиолетового тумана, напущенного адской машиной уисполкома,
отец Востриков пришел в совершенное расстройство и, несмотря на почтен-
ный сан и средние годы, проделал остаток пути фривольным полугалопом.
Матушка Катерина Александровна накрывала к ужину. Отец Федор в сво-
бодные от всенощной дни любил ужинать рано. Но сейчас, сняв шляпу и теп-
лую, на ватине, рясу, батюшка быстро проскочил в спальню, к удивлению
матушки, заперся там и глухим голосом стал напевать "Достойно есть"*.
Матушка присела на стул и боязливо зашептала:
- Новое дело затеял! Опять как с Неркой кончится.
Неркой звали суку французского бульдога, которую отец Федор с преог-
ромным трудом купил за 40 рублей на Миусском рынке, в Москве*. Отец Фе-
дор замыслил свести бульдожку с крутобоким, мордатым, вечно чихающим ко-
бельком секретаря уисполкома, а регулярно получаемый от избранной четы
приплод отвозить в Москву и с выгодой продавать любителям. При виде со-
бачки попадья ахнула и со всей твердостью заявила, что "конского завода"
не допустит. Сладить, однако, с отцом Федором было невозможно. Катерина
Александровна после трехдневной ссоры